Игорь Бяльский
Что-то московское в этом октябрьском снеге.
Что-то уральское, вятское... Детское что-то.
Некие чувства заводятся с полоборота,
как в бородатом, святом, незапамятном веке.
Чувства какие-то... Проблески... Воспоминанья.
В нашем-то сроке - и свойства, и сходства иного,
наоборотном, где всякое доброе слово
вроде товарного знака и самоназванья.
В нашем - не прожитом ни до конца, ни по сути,
но позабытом в историях и юбилеях.
Будто впервые тут - снег неурочный белеет
или пророк перед учениками пасует.
Было ведь. Что же таращимся в ясные очи?
Что же недоумеваем, попрятавши взгляды?
Спросят о юности - млеем, радёшеньки-рады.
Ахнут: вот это, мол, память! - и снова нет мочи.
Общества, телероманы, стиральные средства,
средства для предохраненья и средства доставки,
словно нелепые суффиксы или приставки,
первого смысла уже растащили наследство.
Разве от детства осталось хоть что-нибудь? Разве
что-нибудь здесь от России ещё сохранилось?
Эти сухие берёзы, скажите на милость,
разве ещё не прообразы лысых евразий?
Этот бетонный, безводный арык у порога,
этот коньяк в пиалушках и сельдь с шоколадом.
Эта душа нараспашку под ватным халатом...
Эта без Бога любовь. И надежда - без Бога.
Снежная ночь за окном. Нежилая квартира.
Более чем осторожные прикосновенья...
Что же за переживания, за наважденья?..
Дети привиделись? Или дождей не хватило?
1987 |
