Сергей Мирошниченко
Ах, Агасфер! И я, как ты, скитаюсь
под треснувшею крышей мирозданья.
Я в Персии бывал, я жил в Элладе,
я Вечный город видел и Афины,
я наблюдал последний луч закатный
на порыжевших стенах пирамид...
Я Иудею, Сирию прошел
и Понт Эвксинский переплыл не раз -
везде одно и то же.
Даже скифы, воедино слившись с лошадьми,
от нас не более отличны,
чем дети матери одной отличны друг от друга.
Увы, все постижимо под луною -
язык, обычаи, склонности людские.
Я вверх по Борисфену поднимался,
где время остановлено в лесах
и сумрачные люди, словно дети,
незыблемы в язычестве своем.
Любой плебей, владеющий латынью,
считает варварством их образ жизни,
но Зевс не предпочтительней Перуна
и весь вопрос не в имени ли только?
А впрочем, где тебе, отвергнувшему Бога,
намеренья его понять,
когда и я, деливший трапезу с учителем
и слушавший божественные речи,
все в той же тьме брожу за веком век,
и проповедь моя - тень тени,
все то же варварство, что говорить?!
Ах, ты опять о вечности? Что вечность? -
лишь первое тысячелетье страшно,
ну, может быть, второе или третье,
а после смерть, бессмертье, - все едино, -
и труд привычен, и подвижна грань.
Натура человечья такова,
что привыкаешь к любому состоянию души,
а вечный ужас - то же состоянье.
Ужели быть отвергнутым людьми
так страшно, так невыносимо,
когда отверг Творца.
А впрочем, я не вправе судить тебя...
Прости, да и прощай.
Пойду по холодку. Не ждет дорога.
Отправлюсь вновь куда-нибудь на север,
там стану валуном или сосною
и отдохну, заспав свою усталость...
А, может, в Индию - давно там не бывал:
не проповедовать, о нет, - скорее
к их странностям немного приобщиться.
Ты прав, мой жребий легче много крат,
но каждый сам свой выбирает путь,
на то нам и дарована свобода.
Ужель тебе и это объяснять?..
Теперь прощай. Устал беседовать с тобою.
Не плачь. И за тебя в дороге помолюсь.
Движение располагает к молитве, к философии.
Прощай же.
23. 12. 1991 |
