Александр Маркман
С.М.
Потревоженный раненым треснувшим льдом,
потрясённый граната раскрытым плодом -
расточителем крови парной,
здесь лежит победивший себя. Вороньё
бьёт поклоны уже не природе самой,
но скорее законам её.
Оловянный солдат! Расскажи, не благой
ли (зачёркнуто "ангел")-хранитель, другой,
преступивший знакомый завет,
переправил с награбленным в кованый ларь
все твои прегрешенья, как если бы пред
громом неба ты слёг на алтарь.
Подходил как Иакову шкуры наряд,
как спасителю - жизнь, как усопшему - яд.
Разрешившимся в зябкую рань
он дробинкой за целым стоял, но того,
кто за ним резервировал очередь в рай,
не назвать продолженьем его.
Волооким присяжным на страшном суде
он твердит про деревни забытые, где
летописец сидит, разомлев,
по-восточному плачет туга-тетива,
сквозь песчинки судьбы на ничейной земле
прорастает репейник-трава.
И когда не кричится, как будто волной
захлестнуло, как будто гранит именной
предназначен тебе одному,
самый скверный стрелок, самый загнанный зверь,
обернись и возрадуйся: вот почему
он спокоен. Спокоен теперь.
1996 |
