Александр Маркман
Для спасителя душ я скорей молчалив, чем суров.
Воробьям, оседлавшим колки телеграфных столбов,
доверяю охрану, как самым испытанным слугам.
Пусть паролем заденет струну чужеземец, входя -
колебания воздуха будут протяжны, хотя
всё трудней различимы. А рядом в пространстве упругом
гулко бьётся о стены одна звуковая волна,
слово зримо и эхо безбрежно, похожее на
перекличку зеркал, расположенных друг перед другом,
и назойливой мухой гудит надо мной тишина.
Тени дня подгоняют хоругви ничьих облаков.
Для властителя дум я скорей суетлив, чем таков,
что рождает стремленье в неволе. На фоне порфира,
где кукушка твоя точно пращур с портрета глядит,
принимаю на веру её безупречный вердикт,
но считаю как сдачу, едва отходя от кассира.
В хрупком замке, где камень что Каин, забывший родство,
отторгает судьбу, отмечаю своч естество,
торжество мелодрам над идеями нового мира,
вены молний, покрывшие ноёь и меня самого
и победу весны над полотнами белого льна.
Неизбежность исхода бывает настолько сильна,
что сползает ледник, точно капля с пера каллиграфа,
мимо окон, в которых природа как павловский пёс,
чуть заслышав капель, отправляет февраль под откос.
И река пустоты грациозная словно жирафа
утекает из дома, где памяти как решето,
то как парус любви за семью горизонтами, то
как пола пиджака защемлённая дверцею шкафа
или мелочь, забытая мной в прошлогоднем пальто.
В тронном зале сидеть, чтоб державу качать как дитя,
равно, как и склонившись над первой главой бытия,
сочинять примечанья с поправкой на собственный разум -
назначение тех, кто уже проиграл зту роль.
Если умер король, то да здравствует новый король,
если умер глашатай - да здравствует новый, но разом
двум смертям не бывать, а одной не осилить меня,
в хрупком замке, где крепче всего перепонок броня,
потаённым углам предаваясь и сумрачным фразам,
расцветает очаг, точно он - похититель огня.
1992 |
