Владимир Каденко
Он жил один. Прислушиваясь к звукам –
То к тварьим крикам, то к древесным стукам –
Он приближался к чувствам и наукам,
Он каждый шорох в слово погружал.
Струей ручья, цветным дрожаньем луга
С ним говорила райская округа,
А он не знал ни недруга, ни друга,
И только Богу он принадлежал...
Но в этот день забот и узнаваний
Земля предстала сонмами названий,
Душа живая сделалась желанней,
И чудно пахла райская пыльца.
К его жилью, верней, к его пещере
Слетались птицы, приходили звери,
И говорил он каждому по мере
Их приближенья: "лев", "верблюд", "овца"...
"Орел", "полевка", "иволга", "лисица",
"Вот это волк, а вот, в руках, синица", –
И он никак не мог остановиться,
И в грудь ему дышала медуница,
И твердь небес была обнажена.
Так продолжалось дело непростое,
И он следил, над чутким злаком стоя,
Как за стеной густого травостоя
Раскатывались эти имена.
Спокойное – без плача и надлома –
Неистребимым голосом ведомо,
Пришло за словом обещанье дома,
Где тает мед и льется молоко...
Но твари гордо гривами качали,
Они словам мычаньем отвечали,
Посвистывали, щелкали, рычали,
И эхо разносилось далеко...
И лишь потом, с последним всплеском света,
Весь этот день и вся работа эта
Упали в нескончаемое лето –
В упругий мох, под кедровым стволом...
А тот, один, кто имена приладил
Лишенным слов, кто со зверями ладил,
Кто их ласкал, кто их по шерсти гладил –
Распластан был дремотой и теплом...
Но сквозь листву, сквозь рощ ночное бденье,
Сквозь мерное животное сопенье
Он вслушивался в смутное биенье,
В сердечный жар, в неведомый недуг;
И он стонал, и он во сне метался,
И к ребрам он перстами прикасался,
И просыпался он, и ужасался:
Каким безлюдьем веяло вокруг! |
