Вадим Егоров
Запомним этот март, и занавеса плеск,
и дату,
запомним этот зал, где души и глаза
светали,
запомним этот день, когда на юбилей
Булата
стремительно птенцы Булатова гнезда
слетались.
Мы каждую струну и каждое лицо
запомним,
и крылья распахнем, и выше полетим,
и дальше:
ведь наш недолгий день уже перевалил
за полдень,
и нам уже пора без робости парить
и фальши.
Осенние ветра кленовые листы
листают,
осенние дожди на мокрый горизонт
насели.
Навстречу нам летят иные косяки
и стаи,
они летят на юг, а мы всегда летим
на север.
Там голодно вокруг, там холодно, бело
и голо,
там пьяная пурга протягивает к нам
ручищи,
но там, где у других от стужи пропадает
голос,
там наши голоса пронзительней звучат
и чище.
Прокладывая путь в заоблачной своей
юдоли,
восславим же судьбу, пернатые мои
собратья,
за наш свинцовый век, за нашу золотую
долю,
сподобившую нас поющим косяком
собраться.
Нам певчий наш удел летевшими до нас
завещан,
и нам уже не след порхать по чердакам
бескрыло.
Вы слышите: внизу, подувши в свой манок
зловещий,
охотница с косой охотничий сезон
открыла.
Давайте же скорей друг к другу подлетим
поближе
и будем поспешать, товарищи мои
по песне:
один из нас уже под грубою плитой
в Париже,
другой из нас уже под грудою цветов
на Пресне.
Они уже из тьмы, но мы еще пока -
из света.
Кормушек сторонясь, на княжьи не садясь
палаты,
летит наш певчий клин, которому названья
нету,
и впереди вожак, которого зовут
Булатом.
1984 |
