Николай Алексеев
Тяжело знать больше,
чем знают все.
Не сбиться б со счета Чернобылей.
Сколько их, задушенных воплей,
с грифом первого отдела? Где дело - что тело?
Человек- книга.
Что выделишь из мига,
пока не перевернута страница?
Интереса чуть, тайны жуть,
и важные мелькают лица.
С одной из крыс Чернобыльских,
я лично был знаком.
Любил тот крыса почести,
имел богатый дом...
Он и сейчас по части
советской власти.
Черна та боль!
(Ты прочитай - Сибирь)
"Козел" в ячейке, это страшно, верь!
Любой литейщик объяснит такое.
А что до первых лиц? Н. Ф. Луконин,
он стал министром Дядя Коля...
А я? Двадцатилетний, будь готов!
(потом я проклял всех начальников,
Козлов вонючих...) Не канючу.
И лишь чернеет боль секрета.
Я не собьюсь с чернобыльского ретро.
Полынь апокалипсиса.
На аппарате Доллежаля,
в его аду сигнализация, слух жаля,
рентгены чуя, завизжала.
Деленные на чистых и нечистых,
по очереди шли, сложив "карандаши",
Службисты, "дозики", боялись точных цифр.
(Существовал секрета гриф).
Уран-графитовый котел,
Карбид-урановый "козел".
Напоминало бойню.
В "загон" благословлял Луконин,
Там правил воздухом озон и гамма-фон.
Там пахло свежестью дождя...
Звезда полынь Чернобыля.
Домой пришел я без волос,
побрив тупою "нивой", что сумел достать.
Был череп лыс и стертый пемзой пах. Спать....
И мертвая вода, и мертвый колос,
за много лет до припятской весны.
В Сибири жгли тайгу, жгли сосны,
Желтизну хвой научно изъясняли.
А мы глотали спирт и спали, спали, спали...
Прости, геолог, ненавижу бур!
А керн, что падал из фрезы, страшнее хиросим.
"Нейтронное свеченье ада" - говаривал Сиур,
Он счет аварий вел на Хиросимы, -
"Седьмая Хиросима избавила от пива,
Поскольку в рыбе стронция
приличная пропорция,
Но местные породы рыб,
чуть безопаснее, чем гриб,
иль ягода лесная.
А кто об этом знает?
Есть государственный секрет.
Нет Хиросимам! Нет."
Он умер в клинике, как пуповину
в шестнадцать Хиросим, отрезав Украину.
Черна та боль. Задушена секретом.
Я не собьюсь с чернобыльского ретро.
Дом с номером один по "Леси Украинки",
Я был там прошлою зимой.
В давно оставленной квартире,
жил друг до Хиросимы,
мой глаз фиксировал: там - Янов, там - Саркофаг,
здесь школа номер три...
И мертвый город При...- пять звездных Хиросим,
и черной болью - тот, задушенный секретом...
Что ж мне-то не целеть,
Взошедшему на смерть?
Что в памяти цеплять
края сибирских ад?
Чего горжусь я, гад?
1990 |
