Николай Алексеев
И даже когда прозвучали до тысячи залпов,
Должны промолчать ровно столько же
Скромных молчаний.
И если у музыки ноты кроили печали,
То кто подсчитает количество шлягерных штампов?
Но я не берусь среди центра зимы
Прославлять сладость лета
И жалобы несостоятельно в песни слагать,
А сны мои с запахом яблока зреют куплетом,
А мысли, а слезы, а...
Да знаю, что вечен тотем Козерога.
Но трудно так сразу отринуть свой след.
И в сердце игла за столетья встрочила дорогу.
Легенда про "доброго" Кая, которого нет.
Как все изменилось, вкусивши плоды революций.
Мороз рождества эти яблоки в камни отлил.
В мансарде, в горшке из-под роз поливают настурции,
Ах, бедная Герда, где ж слез возрождения пыл?
И царствует вечность в просторах Лапландии - так ли?
А как же Освенцим, Гулаг, Зурбаган?
Из противоречия Карл Клары стащил Артефакты.
(Не правда ль - знакомой статьи корефан!?)
Вой сердце ледовое (благо, филолог, как мертвый),
Вкусить первача, "ча-ча-ча" расположен на бис.
"Я к мамочке родной...", - 2000-х тысячный, новогодний,
До поляроидно-знакомой Галактикой вис.
А та королева из Андерсов, сладостно томна,
(На Брайтон-Бич 10 гринов сдает сутенер),
шестая земля, плюс шестая семья, и Мадонна,
Не Каина - Кая уже узаконенный вор.
Но полночь без жалости бьет по зубам новой вехой,
И сказка так прочно врастает в хребты наших дней,
А яблоко пахнет шампунью, и спермой, и негой.
И елкою пахнет, и временем, что "...нам днесь".
1998 |
