Юрий Нестеренко
Туман, поднявшийся с Москвы-реки,
В пяти местах запруженной мостами,
Точнее, их обломками - туман
Стекает в улицы и переулки,
Вползает в мертвые глазницы окон,
Шевелится в беззубых ртах подъездов,
Облизывает остовы машин,
И вышедший из леса славянин,
Последний отпрыск пушкинского рода,
Сжимая деревянное копье,
Опасливо глядит на белый саван,
Одевший мертвый город; впрочем, он
Сын леса и не знает слова "город",
А также "саван", "Пушкин" и "машины".
Он видит легендарную столицу
Почти такой, как говорят легенды:
Чужое, странное и злое место.
Навряд ли здесь есть дичь; благоразумье
И страх велят вернуться, но охотник
Идет вперед, влекомый любопытством.
Ни ветра, ни движения, ни звука -
Вокруг покой, несовместимый с жизнью;
Трава, пробившаяся сквозь асфальт,
Покрыта серой пылью, и порою
Нога охотника освобождает
От пыли тускло блещущий кружок -
Пивную пробку или же монету
С гербом Империи - двуглавой птицей.
Охотник топчет герб, поскольку "деньги" -
Еще одно неведомое слово.
Откуда мог бы он узнать о мире,
Где царствует вечнозеленый доллар?
Но, в свою очередь, и мир не знает
Охотника; они, выходит, квиты.
Порой в машинах или на дороге
Охотник видит жителей столицы,
И москвичи непрошеного гостя
Приветствуют улыбками скелетов.
Безмолвное, чужое, злое место!
Рука охотника сжимает древко:
В тумане появляется фигура -
Огромная, недвижная, немая...
Охотник отступает, но туман
Истаивает, и теперь понятно,
Что впереди не демон на коне,
А статуя: князь Юрий Долгорукий,
Не пострадавший в пламени пожаров,
Взирает на основанный им город.
"Свирепый идол!" - думает охотник,
Касаясь амулета - "чур меня!" -
И продолжает путь. Большая площадь
(Лишившаяся чешуи брусчатки,
Когда булыжник шел на вес свинца)
Встречает запоздалого туриста,
Который равнодушно созерцает
Обломки государственной трибуны,
Известной как надгробие тирана,
Который был - благодаря науке -
Живее всех - не то чтобы живых,
Но уж, во всяком случае, всех мертвых.
Охотник огибает груду камня
И входит через Спасские ворота
На территорию Кремля - точнее,
Того, что было некогда Кремлем.
Он смотрит на развалины церквей,
На съездовский дворец, воздевший к небу
Бесстыдно оголившиеся балки;
Там поклонялись богу, здесь - толпе,
И здесь, и там теперь - одни руины.
Охотник с интересом изучает
Царь-Колокол: "Жилище тесновато,
Но защитит от стрел, камней и копий."
Туман совсем развеялся, и солнце
Блестит осколками стекла; руины,
Как кошка - когти, втягивают тени.
Охотник покидает Кремль; теперь
Он чувствует себя куда свободней:
Должно быть, мрачные легенды врут,
И мертвый город так же безопасен,
Как труп врага, пронзенного копьем,
Чей наконечник освящен шаманом.
Охотник смотрит в голубое небо
И радуется солнцу, наступая
Ногой в какой-то мусор, скрывший люк
Канализационного колодца.
Полет. Удар. Хруст сломанных костей.
Когда проходит первый импульс боли,
Охотник слышит рядом писк и шорох,
Хотя глаза во мраке подземелья
Еще не видят маленьких существ.
Конечно, это крысы; их здесь много -
Десятки, сотни, тысячи - еще бы,
Давно уж им судьба не посылала
Столь щедрой и питательной добычи.
Охотник, силясь не стонать от боли,
Трясет обломком древка: "Вот я вас!
Я жив еще!" Ну что же, крысы могут
И подождать. Они умеют ждать.
Охотник, лежа на спине, глядит
Наверх и видит только небольшую
Часть неба, ограниченную люком;
Все, что ему еще осталось в жизни -
Смотреть на этот ярко-синий круг.
Но, отвернувшись от него, удача
Не хочет и в последнюю минуту
Потешить глаз его разнообразьем:
Там, наверху, ни птиц, ни облаков.
Лишь где-то, в бесконечной вышине,
Пересекая круг по длинной хорде,
Летит китайский самолет-разведчик.
1994 |
