Михаил Щербаков
Всё сбылось, кроме двух там, трёх,
четырёх больших кутежей. Оно бы и ладно.
Досада не в том. Досада смотреть и видеть,
как - блестящ, серебрист, как Вера Холодная
или там кто - прошёл, не вернётся.
Ну да, человек. Или закат, не знаю...
В Альпах был, в Алабаме был,
в Аргентине, в Арктике был. В Венеции не был.
Такая беда. Дивный, должно быть, город.
Мимо всюду сновал жандарм,
ибо что он, если не я? Прискорбное сходство.
И тождество тож. Однако закат прискорбней.
Всё сбылось, полюса сошлись.
Петербург и Москва срослись. Никто не заметил.
Досада опять. Но чем перебьёшь досаду?
Чем уймёшь ходока, коль скоро
что он, если не мы? Включая жандарма.
Ходи, не ходи - пройти всё равно придётся.
Звёзды пали на землю. Жили,
умерли в Беверли Хиллз. Никто не заплакал.
Такая беда. Впрочем, беда ли? Или
деньги сжечь, содержанку прочь
и слюне приказать не течь? Оно бы и можно.
Да сам не возьмусь. Пускай персонаж дерзает.
Ибо что он, если не я?
Рисуешь вроде лицо, а это изнанка,
Турнир миновал, Я был не последний всадник.
Всех догнал. Виноват ни в чём,
Перспективы более чем неправдоподобны.
Ещё повезло. Другой бы давно опешил.
Мимо трезво скользит вода.
По воде ползёт грузовоз. Везёт клавикорды.
Полезная вещь. Удачно я глянул сверху.
Дюжий кормчий себе сидит
на корме. В зубах "Голуаз", в руке зажигалка,
Добро не кистень. Молчу, подаюсь, темнею...
Кормчим был, "Голуазом" был,
грузовозом, кажется, был. Водой всё же не был.
Такая беда. Любите меня не слишком.
Что, Фортуна, сказать твоим
тенорам, когда запоют, коль скоро услышу?
А, вот и они. Скажи им сама что хочешь.
1997 |
