Андрей Широглазов
Ручаюсь: вы не видели
меня в момент писания.
У вас, родные зрители,
другое расписание.
Когда пишу я песенки
уверенной рукой,
вы пьяные по лесенке
взбираетесь домой.
Вы пьяные по лесенке
взбираетесь домой,
как горестные вестники
в полковничий покой.
Вам не отрубят голову -
ведь вы отец и муж...
И даже сунут голого
вас под холодный душ.
Я слышу, как вы шаритесь
за стенкою по комнате,
с похмелья злого маетесь
и ничего не помните.
Ах, полноте, мучения
вам эти ни к чему -
сплошные огорчения,
сплошные "почему"...
Сплошные огорчения,
сплошные "почему" -
все это от учения
неведомо чему.
Забыть о том, что минуло,
его на свете нет -
вот от Отца и Сына вам
божественный совет.
И вы забыли многое.
И я б забыл, но ранее,
увы, даны от Бога мне
другие указания.
И как гостей на саммете,
и как в миру идей,
во мне так много памяти
и вашей и моей.
Во мне так много памяти
и вашей и моей.
А вы меня не знаете
и говорите: "Пей!"
Наверно, это здорово -
вот так поить с плеча,
не усмиряя норова,
души не щекоча.
Как жаль, что вы не видели
меня в момент писания.
Для вас проблема "быть - не быть" -
вопрос естествознания.
А я, родные зрители,
от вас идя домой,
очнулся в вытрезвителе -
замерзший и больной.
А после вытрезвителя
я шел домой полдня.
Прохожие презрительно
смотрели на меня.
Я мучился отрыжкою
и сдерживал струю.
И память нес под мышкою -
чужую и свою.
А после струны пальцами
все утро пачкал кровью я.
И это называется
у бардов "предисловие".
А коль до послесловия
сумеешь доползти -
всю кухню свежей кровью ты
измажешь по пути.
Ручаюсь: вы не видели
"кровавого письма".
Для вас, родные зрители,
стихов моих тесьма
не заструится коброю,
не свяжется в петлю...
Ах, милые, ах, добрые,
я очень вас люблю!
|
